НИКО

В сущности, я ничего не знаю о ней. Хотя мы проговорили более часа, она потребовала, чтоб я не задавал ей "обыкновенных" вопросов типа "где вы родились?", "ваша национальность?" и "ваши творческие планы?". Так что фактически я знаю только, что ее зовут Нико; что ее мать живет в Париже, а сыну четыре с половиной года; была в Париже топ-моделью; снималась у Феллини в "Сладкой жизни"; приехала в Штаты два года назад; участвует в проекте Энди Уорхола VELVET UNDERGROUND...

Все это я узнал от ее менеджера, Пола Моррисси, пока Нико сидела позади стойки плохо освещенного клуба "Дом", что на улице Св. Марка, и пела нежные и очень грустные песни низким голосом, растягивая гласные, отчего песни становились еще печальнее, напоминая последний всхлип ребенка.

Я наблюдал, как она сидит, склонив голову набок, и как на ее длинные льняные волосы падают блики от разноцветных огней, рисующих причудливые картинки на стенах. Она держала микрофон обеими руками; ее стройная шея еще больше удлинялась, когда она брала высокую ноту. В ней заключалась некая странная реальность: она казалась одновременно прохладной и теплой, а ее манера пения лишала слова формы - значение их расплывалось и таяло, пока они не становились уже не словами, выражающими мысль, а звуками, выражающими чувство.

Я встречал Нико год назад, на открытии Уорхолловского мультишоу "Exploding Plastic Inevitable". Я спускался по лестнице, и на повороте мимо меня промелькнула гибкая высокая фигура - подобно возникнувшей вдруг перед мысленным взором картинке, которая исчезла так быстро, что детали не запомнились, а фрагменты не сложились в целое.

Наконец, ее программа закончилась, и менеджер предупредил меня, чтоб я не удивлялся, если она отвернется при знакомстве. "Она очень стеснительна", - объяснил он. "Нет, я хочу поговорить. Я, конечно, не обязана что-то рассказывать, - просто не вижу смысла молчать... сейчас". Нико казалась расслабленной и удивительно женственной, держа себя непринужденно и в то же время отстраненно - характерная особенность многих европйских женщин.

Пообещав не задавать ей "обыкновенных" вопросов, я спросил вот что: как давно она уже поет.

"Ну...", - сказала она, но вместо того, чтоб продолжить, замолчала, - как будто перебирала в уме множество вариантов, ища не самый очевидный, а самый правдивый ответ. "По-моему, это не имеет никакого значения, - сказала она наконец. - Потому что каждый день мне кажется, что предыдущий день уже не в счет... столько всего происходит. Я пою не для публики. Я стараюсь быть одна, насколько это возможно... ни с кем не завязывать отношений, - кроме тех, кто приходит каждый вечер. Мне нравятся печальные песни, даже трагические... Мне нравится импровизировать с нотами и с чувствами, которые я испытываю к той или иной песне".

Даже те люди, которые были ее друзьями всего лишь полгода назад, теперь кажутся ей далекими, потому что в этом андеграундном движении (она сама подчеркнула эти слова) все меняется очень быстро, - поскольку вчерашнего дня не существует.

"Они думают, что я невежливая... но все, что я могу им сказать, кажется совершенно ненужным. Я просто не могу так... не могу принуждать себя к чему-то... лучше я останусь такой, какая я есть. Что было, то прошло... остались лишь сентиментальные воспоминания, от которых трудно избавиться".

Люди, города, годы не остаются в памяти Нико, - остаются лишь эмоциональные состояния, их нельзя прожить вновь, но можно еще раз прочувствовать. "Я не коммуникабельна в общепринятом смысле, - это выглядит фальшиво, особенно с теми людьми, которые нравятся просто так, а не по каким-то важным причинам".

Нико призналась, что один из ее любимчиков - Ленни Брюс. "Мне он нравился за этот его принцип... что можно все говорить, и делать, и принимать... в конце концов он совершенно разрушил себя".

Ее голос тих, но в нем есть сила; чувственный, но сдержанный. Иногда кажется, что она разговаривает сама с собой. Говорит Нико медленно. Мысли ее перескакивают с предмета на предмет, логические связки она часто опускает. Подобно кинокамере, мысли ее не скользят плавно, а выхватывают отдельные эпизоды, связанные только эмоционально. Когда она говорит, ее голос взлетает при ударениях, которые она делает на союзах вместо прилагательных и глаголов.

Разговор переходит на Энди и "Chelsea Girls" трех-с-половиной-летней давности. "Мне нравится последняя сцена, с Папой и Ундиной, и этим тихим фильмом на заднем плане..." Нико снимается и в новой его картине, на этот раз цветной, которая идет 24 часа подряд. Она говорит, что Энди нравится, когда кто-то другой становится для него Энди; что он не хочет постоянно быть незаменимым.

"Иногда он гораздо охотнее был бы мною или кем-то еще... это как то интервью на радио, куда я не смогла придти, - он стал играть меня, говоря то, что должна была сказать я. Я полагаю, что это часть поп-арта, когда любой человек может прикинуться кем-то другим... когда не обязательно все время быть собой. Если завтра я найду девушку, очень похожую на меня, и приведу ее петь сюда, она может стать Нико, а я буду заниматься чем-нибудь другим".

Она красавица. И в мире, где можно легко завладеть всем, чем угодно, - не мытьем, так катаньем, - ею завладеть невозможно. Вокруг нее - ореол подлинности, чистый и ясный, она подобна стреле, которая поразила некую глубоко скрытую цель, и ее теперь не сдвинуть. Ее голос и ее манера петь, уходящая корнями в прошлое больше, чем она думает, могут ввести в обиход новый стиль: экзистенциальный поп, столь же приземленный, как у Мэри Треверс (PЕTER, PAUL & MARY), но при этом более элегантный и отстраненный.

Ее зовут Нико. Я не знаю, где она родилась, сколько ей лет, не знаю ничего о ее жизни в Париже, где она была манекенщицей, в Риме, где она была актрисой, на Ибице, где она была с битниками, - ничего о ее работе в VELVET UNDERGROUND.

Я мог бы с легкостью узнать все это. Но я не стал. Ведь все это было вчера.

Пат Паттерсон
текст для буклета пластинки "Chelsea Girl" (reprinted from the magazine "IN", New York)
Перевод Екатерины Борисовой
Опубликовано в газете Rock-FUZZ №20/1995
Последняя редакция перевода - март 2006 г.