ЛИНИЯ ОБЛОМА

Но только не плачь
Бедное животное, не плачь...
Силя

Скажите, почему во всех сентиментальных романах главных героинь зовут Луизами (или Лизами, - в зависимости от страны проживания)?

Скажите, почему так не хочется писать фестивальные обзоры?

Если попытаться дать связный ответ на второй из заданных вопросов, то дело окажется вовсе не в проблемах организации оных фестивалей и даже не в количестве и качестве выступающих на них групп, хотя последнее, несомненно, важнее. Интимная прелесть любого фестиваля - в атмосфере, в разных мелких и незаметных деталях, во встречах с теми или иными людьми (музыкантами или нет - дело десятое), в каких-то нюансах памяти, которые намертво выпадают из концепции при написании соответствующей событию статьи, - а попробуй только написать не концептуальную статью, заклюют. Ай-ай-ай, нехорошо. Как сказал мне Гурьев, отвергнувший в свое время мою статью про ВЫХОД: "Ну разве можно писать, что ты услышала их только в 1989 году?" (подразумевается штук десять вопросительных и столько же восклицательных знаков). И попробуй возрази ему сам Силя, - мы, мол, до этого несколько лет не выступали. Ай, девочка, не место тебе в самиздатовской элите. Хорошо иметь пожилую любовницу, - она Ленина помнит. А что грудь до колен отвисла, никого не волнует. Главное - партийный стаж, понимаете.

И кому объяснять, что главная прелесть, например, фестиваля "Индюки" для меня заключалась не только в ДЯДЕ ГО, Олди и ТИХОМ УГОЛКЕ, а и в могучем всетусовочном приступе хохота, раздавшемся, когда мой друг Л., не имея ни голоса, ни дурных намерений, заорал на длинном вальсовом вступлении к одной из песен НЕКИХ СТЕКЛЯННЫХ ПУГОВИЦ текст следующего содержания: "Стиральная машина заменит вам жену, стиральная машина гремит на всю страну!" - и попал в такт и на соседский диктофон, и спас нам вечер, затмив собой ОМОНовцев у входа в гостиницу и прочую фестивальную бестолковщину. И кому доказывать, что каждый фестиваль должен, ну просто обязан, ей-Богу, приносить радость, а когда и кому в последний раз было радостно, на каком фесте, кто после чего не брюзжал на всю округу о тех, кто не в кайф, и этих, кто не в тему, кто не дал сносок в последних абзацах, упоминая в тех или иных эпитетах "наподливших", "не врубившихся", "помешавших", "запоровших" и "слажавших"? И чья во всем происходящем вина? Ведь ни один режиссер не ставит заведомо плохого фильма, ни один поэт не пишет никудышного заранее стихотворения, ни один художник не приступает к делу, злорадно потирая при этом руки: "Во, щас дерьмовую картину нарисую!" Стараются ведь, потом исходят, жопу рвут, а результат... Результат, как правило, равномерен и прямолинеен. А куда ж деться? Разве что вспомнить, что везде, на любом фестивале-не фестивале присутствуют люди, и большинство из них, по наивности своей неизмеримой утверждаю, хорошие. Ну хорошие, и всё тут!

И не буду я писать мутной аналитической статьи про первый и уникальный в своем роде предновогодний Вятский фестиваль независимой рок-прессы. Не было открытий, не было восторженного изумления: ну где ж я раньше была, почему этого не знала?!, не было фестиваля, правильно сказал Миша Шишков одному из организаторов, Володе Головенкину: "Знаешь, писать, если честно, не о чем". Были просто люди. И напишу-ка я про них, про то, как жили-были три дня в городе Вятке семьдесят не очень накормленных журналистов. Кто ж про них напишет, нонсенс это, они сами про всех писать должны (и будут, и опять плохое, что ж делать?). Вот и я должна, заказали, вот, пишу тут, вот, зато как приятно было ляпнуть тетке с радио, скромно потупив очи: "Я вообще-то из Питера, а тут представляю новосибирскую газету "ЭНск" и ростовский журнал "Ура! Бум-бум!"" Теткины глаза лезут на лоб, я хихикаю в кулак и наговариваю ей в диктофон пол-километра разной ереси, о которой тут же забываю, хотя сама-то знаю, что говорила что-то страшно умное. Не плачь, бедное животное, наступил долгожданный год козла, - значит, круто пойдут у нас дела. Силя, что за умница этот Силя! и не фыркайте мне тут, вас тут не стояло, а Силя - чудо и тоже очень хороший человек. Впрочем, год назад я об этом уже писала.

А прилетела я в Вятку самая-самая первая, 25-го в 2 часа ночи, и встречать меня было некому, но я позвонила безвылазно сидящему на телефоне по причине перелома ноги Чарушину, пожаловалась на злую судьбу, - и вот к аэросараю подкатывает такси, а в такси девушка Оля, она везет меня к себе домой, кормит щами со сметаной (Боже, Боже!), мы курим "Jewel" и треплемся почти до утра, потом я сплю-сплю-сплю, а потом пол-дня валяюсь на диване, заваривая неведомо как сохранившиеся остатки кофе, слушаю Нину Хаген и Стинга, и мне хорошо, знаете ли. Потом приходит Олька (я ее теперь буду видеть редко-редко, - у нее свои дела, у меня свои, но все ж она однажды поймает меня посреди ДК, и накормит пирожками, и предложит сигарет, и, конечно же, я запишу ее адрес и позвоню когда-нибудь), мы с ней едем в редакцию газеты "Выбор", где что-то вроде оргкомитета, и там поят чаем, и раздают фестивальные газетки-дайджесты и прочую атрибутику, а еще там сидит Суранов, и это жопа, потому что Суранова я (как и многие встречающиеся мне на разных фестивалях в разных городах люди) не перевариваю на три километра по всем осям координат. Однако мы обмениваемся светскими улыбками и фразами и сидим-сидим-сидим, потом топаем пешком (а, между прочим, 20 градусов мороза!) в гостиницу "Вятка" (а город, кстати, Киров, хрен вам Вятка), и нас расселяют, а до второго этажа, извольте, лифт не ходит принципиально, только до третьего и выше, зато круглые сутки есть горячая вода... Потом приезжает Шишков, и это уже событие. Потом я целый вечер болтаюсь между людьми, сижу в сурановском номере, пью чай с лимоном, народ ждет, когда принесут водку, мне это ни к чему, поэтому ухожу в свой номер, читаю и сплю, и жду, кога же начнется завтра.

А назавтра, в теоретически первый день фестиваля, приезжает Москва с окрестностями и прочие, и сразу всё становится иначе. И снова все бухаются в привычную жопу, потому что гостиницу Москве приходится оплачивать из своего кармана (обещана компенсация, и она таки выдается в последний день, но до него еще жить да жить), и по холлу мечется Барабошкина, жалобно причитая: "Да как же за свой счет, если мне шесть человек селить надо?!" Наконец, как-то где-то все расселяются, и жизнь наполняется совершенно специфическим гостинично-фестивальным смыслом, с тасканием кипятильников, заварки и прессы из номера в номер, с постоянным воплем: "А что, автобус еще не приехал?!" и затаенной надеждой дождаться ночи, когда, традиционно, и начинается самая жизнь.

Автобуса все ждут часа три, потом он приезжает - промерзший насквозь "ЛиАЗ", и стоит, ожидая невесть кого потерявшегося, еще час, и все злорадно цитируют шикарное фестивальное расписание - семинар, мол, видеопросмотр, ля-ля-ля, Кушнир матерится (впрочем, он матерится постоянно); потом нас привозят в какой-то столовняк, на дверях которого написано: "Заводское мероприятие". Мы ошеломленно, как-то по-совковому понуро поворачиваем было назад, как вдруг нас осеняет: да это ж нас кормить тут будут!!! Полчаса стоим под лестницей. Не, голяк, тут нас никто кормить не собирается. Теперь матерятся уже все, даже барышни, и нагло закуривают прям где попало, и бредут в ДК. Аккредитаций нет, зато есть проходки (их никто не спрашивает), на которых сбоку аккуратно нарисованы даты и помещена загадочная надпись: "Линия облома"; разглядел ее Лешка Марков, замечательный мальчик и замечательный фотограф, который, однако, наглухо отказался фотографировать, заявив, что приехал сюда (то есть туда) как редактор своего "Штирлица", солнышко наше нечесанное; а я поместила эту надпись в заголовок, и кто хочет, тот пусть врубается, в чем смысл, а смысл непременно есть, как же иначе?

В ДК пусто, и кто-то где-то строится, кто-то наяривает что-то молдавское на скрипке прямо на сцене, где задник - в виде средневекового замка, даже с железными воротами, из которых потом, во время разных выступлений, очень-очень живописно выглядывал некто Товарищ М. (уж знаете его, куда вы денетесь?!); а мы рвем когти в буфет, ну просто есть очень хочется, и Головенкин деликатно так покупает нам 70 пирожков и 70 стаканов чая, и еще что-то условно-съедобное, и все хапают эти пирожки без очереди, богема, блин, халява...

А потом наступает год козла, культурная программа, то есть, для особ, приближенных к фестивалю, потому что народу в зале было не то, чтобы много, какие-то местные тусовщики да мы, а сколько нас там? Ах да, пирожков-то было 70... Местные группы, театральные раскаты грома, монахи со свечами, рояль, скрипка, сакс, дудки, одна группа плавно перетекает в другую, ПЕТРОВ КРЕСТ, ТОРБА-НА-КРУЧЕ, общий барабанщик, общий скрипач, намеки на средневековость и фольклорность, тексты, о, эти подростковые группы! Либо ты панк, и тогда джинсы, рваные до ушей, нос крючком, хайр торчком и мать вашу до седьмого колена, либо ты юн и романтичен - девицы-красавицы, трава по пояс, что-то там кому-то снится, ску-учно, елки зеленые, скучно!

Потом дали "наши", то бишь гости, то бишь московская группа ГАЗА, это которые год в Америке жили, половину состава там оставили, однако профессионализма набрались, аж из ушей брызжет. Я серьезно, профи, профи, даже на аппаратуре нулевого уровня слышимости и при условии моей нелюбви к формациям а ля U2 и прочее плюс-минус. Но лучше все-таки были иванофранковцы под стремным для среднерусского уха названием МЫНУЛА ЮНЬ (а всего-то ПРОЩАЙ МОЛОДОСТЬ), которые, может, и не профи, но прекрасно лишены этого общекрутого мессианства в выражениях лиц. Расхожие такие риффы, ничего оригинального, ничего нового, а что нового вообще может случиться в этом мире? - но так естественно это всё, так по-человечески...

Долгожданная ночь продолжается, разумеется, почти до рассвета, с легким питием и неумеренным прокуриванием номеров, и все давным-давно всех знают, а кто кого не знал, так это запросто, я тебя щас познакомлю, а ну-ка топай сюда!.. Но всё же немного высыпаемся, и автобус подан почти без опоздания, и везет нас в ресторан со вполне полноценной хавкой, и наша уже вполне оформившаяся узкая тусовка целеустремленно рвется за один столик с Никиткой Артемовым, чудным, рыжим и вежливым, который издает у себя в Пензе листочек, все выпуски коего имеют разные названия, и когда нужно его представить, приходится долго чесать репу и в результате говорить: "Ну, в общем, из Пензы, вот, листочек, вот..." Никитка - вегетарианец, потому тусовка и рвется к нему за столик и вожделенно вопит: "Никитка! Мясо!!!", и он покорно делит свою несчастную котлету на 5 частей... а мы вместо благодарности внушаем ему, что все вегетарианцы - злые, как Гитлер, и Никитка слабо оправдывается: "Да что вы, я ведь добрый..."

Обратного автобуса ждем еще час, забредя (забрёв? забрюв?) в куда-то, то ли в чужую гостиницу, то ли в ТЮЗ, но все равно замерзая. А еще в этот день появляется совершенно святое существо, юное и белокурое, по имени Анечка Калинина (из "Комсомольской правды", хлобысь!), которое/ая с щедростью не наказанного еще жизнью фокусника снабжает нас всё оставшееся время американскими сигаретами, сахаром, снедью и сухим вином, и любит нас всех, раздолбаев, непонятно за что, и мы ее тоже любим, и вовсе не за американские сигареты...

Вечером нас везут на семинар, семинар-р-р: заталкивают в видеозал, усаживают, маринуют-маринуют, а потом Кушнир выскакивает, и выпрыгивает, и идут клочки по закоулочкам - "Вы сюда работать приехали! Работайте, работайте!" Арбайтен, то есть. Интервью-выступления-статьи-концепции, ля-ля-ля... так это я могу не в видеозале этом сраном, а где угодно, хоть выйдя покурить в коридор, вот они все, с кем могу и хочу работать, говорить, тусоваться, общаться! Так нет, массовость нужна, охваченность... Уже упоминавшийся мною мой московский друг Л. как-то рассказывал про съемки одного псевдомолодежного кина на "Мосфильме", где загнали в павильон массовку-хипье и распорядились по матюгальнику: "Тусуйтесь!" А когда опешившее от такой экзистенциальной неконкретности призыва хипье стало растерянно топтаться на месте, раздалось еще более повелительное: "Тусуйтесь быстрее, съемочный день кончается!" Жаль, у Кушнира матюгальника при себе не было...

Однако что-то такое вдруг стало происходить, - послушный мы, совки, народ, - и тетка, опять же, в первом ряду сидит с микрофоном-диктофоном, и парень с видеокамерой шустрит... И вышел Мишка Шишков, и клево говорил про Питер (где, между нами, не так уж и клево, на самом-то деле), и Андрюха Штатский - про Ригу, и вот уже Гурьев что-то промурлыкал, и Преображенский, лениво пожевывая жвачку, что-то толковое объяснил, и вот Кушнир сказал: "А сейчас перед вами выступит Геннадий Моисеенко, редактор газеты "Ллор-н-кор", легенда русского рока" (или самиздата?), и Генка встал, двухметровый красавец Генка, похожий то ли цыгана, то ли на испанского пирата, с серьгой в ухе, и у тетки с диктофоном-микрофоном аж ротик приоткрылся и морщины порозовели, и ах, как она потом наезжала: "Геночка, а почему вы легенда русского рока?..", а я толкала Лешку локтем в бок: "Смотри, какой наш Генка фотогеничный!", а Генка, бодро пользуясь теткиным румянцем, втюхивал ей историю великолукского рока от Рождества Христова... И втолковывал нам всем Вася, директор "Давай-Давай", что, мол, граждане-товарищи, не учитываете вы с листочками вашими и журнальчиками потребительский спрос, а мы тут сеть магазинов да маечки с символикой... и буйствовали два юных Бори-редактора "Шумела Мыши", излагая что-то такое страшно экстремистское, магазины, мол, ваши жечь и журналы рвать, и вы присутствуете при при расколе редакции... а затем жуткого качества видео-"Толтреки", любовно привезенные Шишковым, от откуда-то JOY DIVISION... ля-ля-ля, арбайтен, камераден, арбайтен!

И уже к ночи опять была музыка, на том же жутком звуке, и у группы Рады Цапиной (РАДА + ТЕРНОВНИК, это что же, ПОЮЩИЕ В ТЕРНОВНИКЕ, надо понимать?) не было слышно ни гитары, ни флейты, а голос классный, хоть и говорят спецы, что сырой да бесхозный, но в нем больше истинности, чем во всех подростковых этих травах-муравах, ведьмачество такое бело-черное-болотно-улетное. А ЗАНГЕЗИ мы не слушали, только стали слушать, как у них хрясь! - и электричество вырубилось, а они не растерялись и стали Хармса в лицах читать и рояль насиловать, хеппенинг типа... И надоело мне травить, люди, надоело, хоть я и трепло по жизни, а писать-то больше в самом деле не о чем, плохой звук был у РАББОТЫ ХО (или ХАРРОТЫ БО, кто их теперь разберет?), а жаль, я только-только стала в них врубаться... И КОМИТЕТ плохо, Олди вдруг (или не вдруг? я их не очень-то часто слышу) стал стесняться собственных матюгов и зажевывать их так жалко и неловко... А ВЫХОД выступил хорошо, втроем, альт-виолончель-гитара, и звук неожиданно похорошел, выпрямился и расцвел, так славно, так здорово, Силька сам потом говорил, что давно этакого кайфа не получал от процесса выступления... И в гостиницу вернулись в 3 часа ночи, нагло похерив выступление местных светил (они, кажется, обиделись, но играли для узкого круга своих), и сидели в номере у Лешки со Славиком, и курили до озверения, и пили чай и сухое, и приходила пьяная Урусова, и уходила, время разбивать вспышки и время собирать крышечки... чё ж я несу-то, Господи? И разбрелись в 7 утра (не лепо ли не бяшить, братие? а очень хочется бяшить), пошатываясь от недосыпа и перекура, и я долго думала, то ли уснуть прямо в ванне, то ли доплестись таки до постели?..

А Мамонов заболел и не приехал, и поэтому в последний день никто никуда не хотел и не ходил, тихо так, вяло получили все причитающиеся деньги и билеты, сомнамбулически съездили пообедать, к вечеру поехали вроде как опять на сейшак, и опять ГАЗА, и немножко КОМИТЕТА, но уже никто ничего не слушал, сидели за сценой, покуривали, гладили местного дикого кота, женили заочно домашних крыс в пределах Московской области, забивали стрелки на следующем фестивале в Рязани (или куда еще Бог занесет и приведет встретиться?); поехали обратно, распрощались, разъехались, и Генка, и Лешка, и Славик Синицын, и Юра Гусев, и Никитка, и Анечка, и еще одна Аня была местная, ей тож спасибо большое, она нас нянчила три дня, как могла...

Ну бардак, бардачина, правда? И пусть кто-то мне скажет, что не все, абсолютно все фестивали похожи на этот до мелочей, только музыка бывает разная, а кроме музыки, всё одно и то же. Разве не написал некто уважаемый (из элиты, надо полагать), что лучшее, что было на "Рождественской Авроре", - это тусовки в номере у Тани Ежовой? Вот то-то. И нехрен выпендриваться.

Екатерина Борисова
Санкт-Петербург, 12.01.1992
Опубликовано в журнале "Ура! Бум-бум!" (Ростов-на-Дону) №9/1992