TOTAL MISUNDERSTANDING
или
Весна без красивых мужчин
"В странах с нестабильной политической ситуацией, наподобие России,
люди обучены защищаться, а не любить".
Рашид Таха
Прошедшее время
Пару лет назад мой приятель Антон Громов прислал мне в подарок двухкассетный сборник этно-панковых групп. Определение показалось довольно глупым, да и заинтересовало из прослушанного немногое, но три песни зацепили. "Brimston Rock" SIXTEEN HORSEPOWER завораживала каким-то меланхоличным отчаянием; если слушать альбомами (что я проделала недавно), впечатление усиливается, и этот смурной кантри-блюз, отчасти в духе раннего Ника Кейва, без привычки может вогнать в серьезную депрессию, но чем-то все же притягивает. "Veli" HEDNINGARNA поразила сочетанием кельтской мелодики с неистовым африканским ритмом; не все их песни таковы, и, например, альбом "Karelia Visa" здорово отдает лубком, но в большинстве случаев принцип остается неизменным, а дремучая мощь и непроходимый язык (старошведский в половине материала, финский - в другой половине) еще и добавляют привлекательности; теперь это одна из моих любимых групп, пластинки которой я аккуратно собираю.
Третья песня называлась "Barra Barra" и сначала рассмешила: ну можно ли так драть с Пейджа с Плантом? Действительно, ориентальные мелодические виньетки, положенные на повторяющийся тяжкий гитарный рифф, вызывали прямые ассоциации с "марокканской" частью альбома "No Quarter", - особенно с "Yallah". Имя исполнителя этого безобразия - Рашид Таха, - однако, запомнилось, и при случае я купила два его диска: "Olé Olé" и "Made In Medina". Главным побудительным мотивом при этом стала все же любовь к LED ZEPPELIN…
"Barra Barra" оказалась хитом и присутствовала на обоих дисках; кроме того, там была гитара, изысканно испанская и блюзово европейская, звуки неведомых инструментов, арабский и французский языки, странное интонирование, почти дискотечные ритмы, восторженный рев публики в концертных бонусах и драйв, драйв, драйв. Не стратосферное головокружение LED ZEPPELIN, не тайфуны и смерчи JANE'S ADDICTION, не угрюмое месилово DIE KRUPPS или OOMPH!, не яростный метроном поздних SISTERS OF MERCY, - ни капли той энергетики, что я обычно ценю и воспринимаю. Простая довольно-таки танцевалка. Но чем-то она цепляла, - увлекала, подчиняла и радовала. Слушать эти альбомы сидя было совершенно невозможно. А еще они отлично помогали терпеть холод, тоску, усталость и нелюбовь. За это и хранились и для того относительно часто переслушивались.
В нынешнем марте на Звуках.Ру появилось сообщение, что Рашид Таха - почему-то вместе с Брайаном Ино - в мае будет выступать в Москве и Питере. Я пообещала себе сходить на концерт, чуть было не отменила ради него служебную поездку в Пермь, а потом вдруг намертво о нем забыла. Вспомнила почти накануне, всерьез забеспокоилась, но всё было в порядке: в редакции о моем давнишнем пожелании вспомнили и пару билетов приберегли. Второй, кстати, никому из моих близких не понадобился, и я подарила его какому-то дрэдастому юноше, облагодетельствовав коего, как выяснилось, не только морально, но и материально: стоимость прохода на концерт "простых смертных" оказалась совершенно астрономической. Сейчас я подозреваю, что из-за Ино, но все равно не понимаю, почему.
Настоящее время
24 мая, около семи часов вечера. Жара. Я стою у Кадетского корпуса и переругиваюсь с человеком, который упорно отказывает мне в праве сидеть на каменном парапете у входа: мол, памятник архитектуры попорчу. Мои возражения, что женщина, спокойно сидящая на подстеленном полиэтиленовом мешке, представляет для архитектуры Кадетского корпуса явно меньшую угрозу, чем изобильные посетители регулярно происходящих в Манеже оного рок-игрищ, не принимаются. А я с утра на ногах и уже устала, мне жарко, у меня впереди концерт, на котором я уж точно сидеть не буду… ладно, встаю. Подходит Джордж Гуницкий; мы дружно удивляемся отсутствию публики у входа, - в афишах все-таки указано начало в 19:00. Никого нет и внутри, в прохладном пока Манеже, увешанном рекламой спонсорского французского пива. Только бродят смуглые пожилые дядьки в пиджаках и переговариваются по-французски и, кажется, по-арабски. Это значит, что концерт как минимум состоится.
Я читаю пресс-релиз и откровенно хохочу: он написан в прошедшем времени! Брайан Ино уже сыграл в Манеже, уже "продемонстрировал виртуозную игру на синтезаторах, сэмплерах и электронной перкуссии". Мужик, у тебя всё было! Про Таху (наверно, его фамилия не склоняется по падежам, но эти склонения как-то сами ложатся на язык) ничего такого не написано: обзорный абзац в довольно сдержанных интонациях. Зато упоминается, что с ним сотрудничает Стив Хиллейдж из ГОНГА. Я не настолько знаю старый английский прогрессив, чтобы помнить, что именно играл GONG, мне ни о чем не сказала надпись на обложке "Медины" - "featuring Steve Hillage", и я еще не догадываюсь, откуда взялись псевдопейджевские риффы в "Barra Barra". Но пресс-релиз принимаю к сведению: все-таки мне об этом концерте отчет писать…
К восьми затененный дворик Манежа уже наполнен рок-бомондом - фотографами, журналистами, музыкантами. Я подхожу к Максу Хагену с целью поискать среди его гипотетических друзей кандидата на обладание моим лишним билетом. Хаген указывает мне на дрэдастого юношу и между прочим интересуется: "А вы пришли на Ино или на Таху?" - он всегда со всеми на "вы". "На Таху, - честно отвечаю я. - Что, уронила себя в твоих глазах?" "Напротив", - возражает Хаген. Выясняется, что у него тоже есть альбом Тахи, причем новый. Договариваемся об обмене: он мне переписывает "Tékitoi", а я ему - свои два.
Похоже, из всех присутствующих только мы двое понимаем, на что, собственно, пришли. Ну, может быть, еще это понимает БГ, - говорят, в течение всего концерта он упоенно топотал ногой в такт, сидя за своим VIP-столиком. Но БГ, как и организаторы, не в счет.
Я пришла танцевать. Перед самым концертом я пристраиваюсь возле сцены, почти по центру, за спинами фотографов. Никакой логики в этой позиции нет, ведь в первых рядах обычно самая давка, - какие там танцы. Но народу немного, давки никакой, и почему-то против обыкновения хочется быть именно здесь.
Вступление - инструментальное. Группа выходит, занимает места. Большая группа, восемь человек. Фотографы тихо матерятся: им разрешили снимать, как обычно, первые три песни, а в артистах, понимаете ли, некомплект. Снимают Ино, который со всей своей машинерией возвышается на помосте в глубине сцены, - видна только сияющая лысина и такая же улыбка, снимают лохматого гитариста, снимают басиста… Кажется, все ждут, что кто-то из них вдруг запоет и окажется Тахой, - тогда пленка будет потрачена не зря.
Кого жду я? У меня нет четкого образа. Может быть, смуглого строгого бедуина в белом бурнусе. Может быть, выкрашенного перекисью мальчика с голубыми глазами (имидж из панковской юности, как на обложке "Olé Olé"). Не могу сказать. Но точно знаю, что не того Таху, который вышел, наконец, ко второй песне.
Вспомните Венсана Касселя в "Добермане" или попытайтесь представить очень молодого и кудрявого Жана Рено. Будучи натуральным этническим арабом, Рашид Таха выглядит как абсолютный француз. Идеальный француз, обобщенный образ коего живет, подозреваю, в воображении всего мира (кроме Франции, конечно). Невысокий, худой - даже щуплый, пожалуй (у него легкая форма мышечной дистрофии, о чем знают немногие, и я пока тоже не знаю), - черноволосый, элегантно небритый; в темных глазах чертенята, на губах дразнящая улыбка мужчины, уверенного в своей неотразимости. Красивого мужчины. И хрипловатый низкий голос. И песни…
После третьей фотографы сваливают, и я придвигаюсь вперед, вплотную к сцене. Она низкая, по пояс. Можно положить мешающую сумку возле монитора, - благо, охрана на диво ненавязчива, - и начать танцевать.
Я слушаю, смотрю и танцую. И тут выясняется, что красив здесь, передо мной, решительно каждый. Хотя они все разные. Красив лохматый низенький гитарист, увлеченно прыгающий на своем участке сцены; красив высоченный негр-басист с литым шоколадным телом и поразительно длинными пальцами; красив изящный араб с аккуратной бородкой и завязанными в хвост волосами, играющий на чудной штуковине под названием mandolute (мандолина плюс лютня плюс электричество). Красив тощий седоватый барабанщик - полуголый, в жутких адидасовских тренировочных штанах. Красив почтенный гуру Ино, сосредоточенно колдующий на заднем плане. Даже Хиллейдж с морщинистым, породистым английским лицом и глазами больного бассета тоже по-своему красив. Что уж говорить о Тахе, который вытанцовывает с микрофоном чуть правее меня, - двигаясь, как и положено фронтмену рок-группы на рок-концерте, но чуть мягче, чуть замысловатее, чем пристало кондовому рокеру, - брюки и рубашка из кожзаменителя (боже, по такой-то жарище!), нубуковые черные сапожки, - ничего в нем нет от канона, от красоты очевидной, понятной, бросающейся в глаза, он просто поет, танцует и улыбается, его привлекательность неотделима от жеста, взгляда, движения губ, поворота головы, он наверняка нефотогеничен, и я благодарна ему за то, что он живой, что он существует здесь и сейчас. Благодарна на год вперед и на год назад. Потому что красота - в глазах смотрящего, и если я реагирую на Таху так, и если из-за него я готова реагировать так же на всю его группу, - значит, не все еще умерло и засохло во мне за этот затянувшийся отрезок неудавшихся любовей и некрасивых мужчин. И отзываться на музыку способен не только мозг, но и тело. Значит, есть надежда, и можно жить дальше.
"Он странно ведет себя на сцене. И он, конечно, не панк. Он - что-то среднее между панком и артистом ночного кабаре. Его сценический образ - нечто особенное. Панк подразумевает агрессию, а он не агрессивен. Он в какой-то степени развлекается на сцене, поэтому и ярости, присущей панку, в нем нет", - сказал Ино в интервью для "St. Petersburg Times". Интервью было напечатано за четыре дня до концерта, но я не успела прочесть. И никто, наверно, не успел. И вряд ли кто-нибудь вовремя нашел в Сети недавнее интервью с Плантом, который на дурацкий вопрос о том, под какую "музыку пустыни" лучше всего заниматься любовью, без колебаний ответил, что именно под эту: "Этот размер на 5/6 должен сводить женщин с ума!" Вот так, с восклицательным знаком. Но если бы даже кто-то озадачился найти и прочитать, ничего бы не изменилось. Таха мог оказаться панком, хэви-металлистом, бардом, муэдзином, юродивым, роботом, мог петь и танцевать, а мог стоять соляным столбом. Он попросту никому не был здесь нужен. Ведь все пришли на Ино.
Господи, если бы наша рок-критика не состояла наполовину из невежественных выскочек, а на другую половину из высоколобых эстетов, считающих, что чем более заморочена музыка, тем престижнее ее слушать и хвалить! Если бы наша публика не велась на восторженные статьи о непревзойденной гениальности Ино, который не только соизволил (всем лежать!) проявить несколько лет назад интерес к России, но и выбрал для сценического камбэка именно наши огороды, - толком не зная и не слышав никакого такого Ино, но генетически привыкнув раболепствовать перед импортными филантропами. Если бы кто-то вспомнил, что рок - это не компьютерные изыски и аранжировочная шлифовка, а электрогитара с дисторшеном, драйв, пот в три ручья, танец, радость и веселье. Что world music (Таха не признает этого термина, но важна суть, а не ярлык) - мировая музыка - фольклорная - народная - тоже испокон веков основывалась на ритме, на совместном действе, ритуальной пляске, и что даже самые серьезные и аутентичные ее образцы совсем не обязательно занудны, а танцевальные, калибром полегче, вовсе не исчерпываются и, более того, не описывается примерами Таркана и даже Офры Хазы (и ведь ходит кто-то на ОЛЕ ЛУКОЙЕ, и танцует на их концертах, - где эти безумцы?). Если бы кто-нибудь додумался поставить в ротацию любую песню Тахи, хоть самую европеизированную, вроде "Boire" или "Comme Un Chien", или пусть даже "Barra Barra", - смотрели ведь люди "Падение "Черного Ястреба"", могли бы вспомнить, под какую часть саундтрека летел вертолет над берегом залива. Если б Чепарухин или Гаккель поручили бы кому-нибудь полазать по Интернету, где про Таху вдоволь статей на английском, и отрекламировали бы его как рокенролльного борца, панка и оппозиционера, этакого Егора Летова от этнической музыки, - ход совковый, Таху раскрывающий односторонне и тенденциозно, но он по привычке мог сработать: подтянулась бы рок-тусовка, закономерно жаждущая драйва и единения. Если бы не посчитали излишней скромностью слова самого Ино о том, что он вписался во вполне сложившийся проект, и ничего в его звуке кардинально менять не планирует. И если бы все это не было, почти незаметно, совсем неявно, на уровне высоком - телескопов, направленных лишь в сторону Англии как источника единственно приемлемой музыки в виде светил типа Ино и однодневных "кумиров молодежи" в виде всяческих ФРАНЦ ФЕРДИНАНДОВ, и на уровне низком - вещевых и продуктовых рынков, - замешано на ксенофобии… Интернациональная группа Тахи, его причудливая привычка валить в одну кучу рок-н-ролл, панк, фолк, фанк, арт-рок, электронику и металл ("Я не играю арабскую музыку, она вовсе не главенствует в том, что я делаю. И я совершенно не хочу исполнять народные песни! Я француз, но я мог бы быть американцем, англичанином, да кем угодно. Самое интересное в музыке - смешивать разные ее компоненты, и границ между жанрами для меня попросту не существует"), звучание непонятной речи, ритмическое пиршество и визуальное легкомыслие - нет, все это не наше. Не родное и даже чуждое. Да и вообще попса. А мы пришли слушать Ино, который по всем параметрам вроде как наш, но при этом еще и гений, человек, стало быть, серьезный, - нам так рассказали в журналах-газетах-Сети и разжевали в пресс-релизе, а мы привыкли верить печатному слову больше, чем собственным глазам, ушам и рефлексам. А серьезному гению полагается лишь безмолвно и почтительно внимать. Какие танцы, о чем вы?
Те человек пятьсот, которые смогли или захотели прийти, стоят и молчат. В задних рядах вроде бы кто-то прыгает, но таких единицы. Половину концерта зал абсолютно мертв. Не помогает ни ритм, ни общение Тахи с залом (кто тут знает французский?), - он был когда-то еще и ди-джеем, он профессионал, 
он выступал на чертовой уйме фестивалей в куда более замухрыжистых странах, он умеет приручать любой зал, но здесь и сейчас это не работает, - даже совершенно понятные заводки, когда предлагается хлопать на одну из ритмических долей. Ритм сложный, его надо чувствовать телом, танцуя, отдаваясь, - тогда хлопки получаются сами собой, как часть танца, и не только в ладоши, но и по коленке, по животу, по бедру, и пальцами щелкнуть успеть, и каблуками притопнуть, - Таха именно так себя и ведет, это его музыка, он живет в ней, и проделывает все это не только в режиме работы с публикой, но и потому, что иначе никак. Такой ритм, такие песни. А зал стоит, стоит как вкопанный, - рядом со мной приплясывает и нескладно бьет в ладоши какой-то парень, благослови его Бог, мы танцуем по-разному, но все-таки танцуем, - но весь остальной первый ряд даже не шевелится. И я вижу, кожей ощущаю, нутром чую, - я все-таки тоже профессионал, я еще и на работе, и мне не только хочется, но и нужно замечать всё, - как нарастает в артистах разочарование и недоумение. Они рубятся, они вытирают пот, негр-басист, поставив ногу на монитор, прошивает песни короткими очередями рокочущих звуков, перкуссионист с барабанщиком работают как бешеные, от Тахи прет почти осязаемое облако густой эротики, - неконкретной, безадресной эротической радости танца и песни, смешанной с прицельными, отрепетированными, действительно кабаретными жестами на зал, которых не понял бы разве инопланетянин, - и вся эта роскошь бесследно уходит в пол сразу под сценой. Контакта нет никакого. Бледные девицы смотрят на Таху глазами мороженой корюшки. Субтильные юноши вяло шевелят лапками. Глухие они все, что ли? Слепые? Бесполые?
Что-то неуловимо сдвигается лишь в середине концерта, на "Barra Barra", где Хиллейдж выходит вперед и ввинчивает в зал свой лязгающий рифф в унисон с лохматым гитаристом, а умница Ино (я ни разу не сказала, что он плохой музыкант) подливает техно-драйва в ревущий мотор ритм-секции, и Таха кричит, кашляет и клекочет на своем невозможном языке алжирских кочевников-берберов, который никому не понятен даже в соседнем Египте, о бесплодной земле, одиночестве и отчаянии, но из ритма вырисовывается иной смысл, - подойдите ближе, бандерлоги, почувствуйте, наконец, услышьте, загляните в себя, будьте со мной…
barra barra hozd wel boghd ou zawara
barra barra fezd wel l'hozd ma b'qa améne
barra barra l'alach we ness menhoussine
barra barra la horma dolm wet ouboudia
barra barra nechfou l'widane helkou b'houratte
barra barra noujoum t'fate derquéte chéms
barra barra ma b'qa kheir la saada wala z'har
barra barra ma b'kate sadjra sektou lé tiour
barra barra ma b'qa lil ka n'har ghir dalma
barra barra jahanama ma b'qa zine
barra barra k'tar z'méne ma b'kate horma
barra barra fozd l'harb we dem isil
barra barra ghir l'hitane l'hitane waqfine
barra barra l'khaouf we ness saktine
barra barra l'hozd wel boghd wa zawara
barra barra wel hozd ma b'qa améne
barra barra nechfou l'widane helkou l'bhourane
barra barra noujoum t'fate derguétte chéms
barra barra ma b'qa kheir la saada wata z'har
barra barra ma b'qa z'djour sektou lé tiour
barra barra ma b'qa lil la n'har ghir dalma
barra barra gh'bina jahanama ma b'qa zine
barra barra k'tar z'méne ma b'kate horma
barra barra l'fezed wel harb we dem isil
barra barra ghir l'hitane hitane waqfine
barra barra l'khaouf ness saktine
barra barra l'hozd fezd ou zawara
barra barra fezd wel hozd ma b'qa améne
barra barra noujoum t'fate derquéte chéms
barra barra ma b'qa kheir la saada la z'har
barra barra ma b'qa z'djour sektou lé tiour
barra barra ma b'qa lil ka n'har ghir dalma
barra barra djahanama ma b'qa zine
barra barra k'tar z'méne ma b'kate horma
barra barra…
Я не знаю песен, что несутся следом, и чьи названия написаны на лежащем под ногами у гитариста сет-листе, - это новый материал, из "Tékitoi", - но какая разница? Раскаленный черный вертолет подхватывает и уносит, вода смешивается с песком, я чувствую, как во мне сосредотачивается смерч, он крутит и выдавливает тело наверх, к потолку, я цепляюсь за край сцены, чтоб не взлететь, но руки нужны для танца, что же делать мне, как остаться здесь? Таха носится по сцене, падает, встает, курит, пьет воду, утирается полотенцем, общается со своими музыкантами, не переставая петь, танцевать, манить к себе публику, которая уже не стоит скопищем пеньков, а этак неуверенно подергивается в ответ, музыканты рубятся на выдохе, ритм валится в зал непрекращающимися волнами, у меня дико болят ноги, но больше всего на свете я хочу, чтобы всё это не кончалось никогда. Вот когда упаду, сойду с ума, сдохну, - тогда пусть заканчивается, а сейчас нельзя, нет. Но группа выстреливает "Rock El Casbah", которую зрители встречают аплодисментами - о диво, неужели здесь кто-то вспомнил THE CLASH? или просто песня лучше укладывается в их организм более привычным ритмом?, - и уходит, а аплодисменты усиливаются, постепенно переходя в бисирование, и голоса в зале сначала неуверенно, а потом все более настойчиво скандируют "Ра-шид! Ра-шид!" (а вовсе не "Брайан"), и случается выход на бис, - он предусмотрен в сет-листе, но я почти не надеялась. Однако бис подразумевает восторг, сопереживание, понимание, любовь, а люди в зале, что-то такое почувствовав, всё еще толком не научились любить, - и по-прежнему группа отдельно, а зал отдельно, и "Garab" - слово, не слишком близкое русскому уху, петь его невозможно, как ни проси. 
А Таха не теряет надежды, он винит себя в том, что искры так и не стали пожаром ("да, публика была холодноватой, но это потому, что и мы сначала были недостаточно горячи. Если зал холодный, то согреть его - наша прямая обязанность"), и к середине финальной "Tékitoi" - по тексту это диалог на разных языках с базовым вопросом "Кто ты?", который в итоге должен привести к взаимопониманию - идет к краю сцены и спрашивает у стоящей перед ним девицы: "What is your name?" Девица то ли не может продраться сквозь акцент Тахи, то ли вовсе не знает английского, но при повторном обращении догадывается, или ей подсказывают, и робко мямлит мимо микрофона что-то наподобие "Наташа". Теперь не понимает уже Таха, он пытается петь это слово, но оно ему плохо дается. Протягивает микрофон соседнему парню, тот отвечает опять что-то невнятное. Меня затапливают обида и злость, и когда Таха, ничего не добившись от этих двоих, огибает монитор и, по счастью, подходит ко мне, я предельно четко и громко говорю: "Катрин!" В его глазах мелькает огонек, он возвращается к группе и принимается петь, кладя мое имя на ритм и мелодию, играя им как разноцветной лентой, растягивая, сжимая и изгибая, - "Кат-ри-ин, Кате-рин, Ка-а-те-ррин…", - и я радуюсь не как женщина, которой поет нежданную серенаду этот веселый, красивый, улыбающийся, насквозь потный, до смерти усталый и наверняка обломанный неудачным концертом мужчина, а как ассистентка, вовремя заменившая мастеру некстати сломавшийся инструмент. Я люблю этого человека за то, что за два часа нашей общей жизни он подарил мне себя полностью, без остатка, до капельки, и если я смогла дать ему что-то взамен, - значит, я не зря побывала здесь. Любовь должна быть взаимной, иначе она неполноценна. И музыка - тоже.
Бис заканчивается, музыканты выходят на авансцену, обнимаются, кланяются, Ино выносит откуда-то охапку полуосыпавшихся бордовых пионов и отдает Тахе. Тот смеется, роняет букет, подбирает, возвращает обратно, остается с одним цветком. К Ино тянутся фанатские руки с бумажками, он подписывает несколько. К Тахе не тянется никто, а я не успеваю, - мне не нужен автограф, я их никогда ни у кого не беру, это снова ассистирование, - они все уходят. Гаснет свет, рассасывается тошнотный искусственный дым, расходится публика. На этот раз - насовсем.
Я брожу по залу, разминая немилосердно ноющие ноги. Ищу глазами знакомых. Подбегает какой-то парень и, запыхавшись, выпаливает: "У вас ручка есть?" Я обрадованно шарю в сумке, - неужели он тоже почувствовал, оттаял, понял? - а он продолжает: "Хочу взять автограф у БГ, всю жизнь мечтал, а тут такой случай!" Моя рука замирает в недрах сумки: "У этого..? - я сглатываю эпитет, Гребенщиков передо мной ничем не провинился, кроме того, что в последний раз я считала его красивым в 1986 году; но полнейшая неуместность просьбы шокирует, я ведь еще не остыла, не очнулась, не вернулась назад. - Не дам!" Разворачиваюсь и ухожу. Вслед мне несется возмущенный вопль: "Вы издеваетесь!" Вот уж кто бы говорил…
Я выбираюсь на воздух, натыкаюсь на Урванцеву, говорю ей: "Я вся мокрая изнутри и частично снаружи", путая от усталости степени. Олька понимающе смеется и выдает мне полбутылки халявного VIP-шампанского. Потом мы долго сидим на парапете, курим, пьем шампанское прямо из горлышка, обсуждаем концерт - как женщины и как профи. Наблюдаем, как возле выплывших из зала БГ и Ино вьются просочившиеся поклонники, журналисты и присные. Потом появляется Хиллейдж, но к нему внимания уже меньше. Таха так и не выходит, но мне этого не нужно. Я уже получила от него все, что могла и хотела получить. И даже больше. Намного больше.
Будущее время
Я ездила в Пермь, слушала там музыку, много музыки, встречалась по дороге с одним мужчиной, потом ссорилась с другим, ходила на концерт третьего… Работала, занималась домом, обсуждала с дочерью ее личные проблемы, ела и спала. Жила. Но в моей жизни постоянно, ежедневно присутствовал Таха. Это происходило - и происходит сейчас - не как у шварцевской Принцессы ("Я читала только про медведей"); я читала не только о Тахе, хотя в основном все-таки о нем, и слушала не только его пластинки, хотя в основном все-таки его. Я не была и не буду его фанаткой, - нечто вроде серьезной фанатской влюбленности случалось со мной лишь единожды и очень, очень давно, - я не выучу берберский диалект дарийя, не стану коллекционировать фотографии и торчать в коммьюнити, я сохраню способность любить другую музыку и других мужчин. Но мой мир изменился, и мне нравятся все те знания и чувства, что в нем теперь появились.
А вот "Tékitoi" мне сначала не понравился. Я еще не отвыкла от концертного звука, не выпрыгнула на ходу из раскаленного черного вертолета, и эти песни с первого-второго прослушивания звучали не так мощно, завораживающе и остро. О концерте здесь напоминает только "Meftuh", - если ее слушать на полной громкости, то эффект почти тот же, - а остальное сначала кажется гораздо более ориентальным, нежели рок-н-ролльным: Хиллейджевская гитара убрана вглубь, а снаружи слишком много узорчатых ритмов и сказочных звуков - бендира, дарбуки, квануна... Драйв выходит на поверхность постепенно, по мере освоения и привыкания, - и тогда начинает нравиться не только "Rock El Casbah", исполненная на трех языках сразу и подкрашенная марокканской флейтой и лютней-удом (я не могу судить, насколько градус интереса к этой полузабытой, в общем-то, песне может повыситься у тех, кто узнает историю о том, как почти двадцать пять лет назад лионский панк Рашид Таха встретился в Париже с Джо Страммером и сунул ему запись своей группы CARTE DE SÉJOUR; и года не прошло, как THE CLASH предъявили миру соответствующий хит), но и весь диск целиком. Потому что всё здесь - истинный рок, полистилистичный и живой, пестрый и яркий. Не панк и не raï, не world music и не техно, а все сразу. А из лирической "Stenna", написанной Тахой для сына, невзначай пробивается чудный реггей, а от полународной "Ya Rayah" невозможно оторваться, - циклическая прихотливая мелодия околдовывает настолько, что ее запросто можно ставить сто раз подряд, не надоест. Ya rayah win msafar trouh taâya wa twali chhal nadmou laâbad al ghaflin qablak ou qalbi… Если б на концерте она прозвучала в аскетичном альбомном, а не в могучем групповом варианте, наши эстеты были бы в восторге и водили бы хороводы: по духу - сущий Кустурица с Бреговичем. Впрочем, мода на культурно-музыкальный микс в изложении якобы братьев-славян вряд ли ведет к расширению кругозора дальше, на восток, и куда проще выдавать за фольклор песню "Калашников" в просветительских телепередачах о "Турецком гамбите", нежели признать право на самостоятельную значимость и, тем паче, на истинный драйв за алжирцем Тахой. И, кстати, две самые вялые песни в альбоме - "Winta" с не очень-то уместными русскоязычными сэмплами и высокопарная "Dima", - как раз плод вмешательства Ино. Впрочем, их можно пропускать, а слушать и любить все остальное. Даже не догадываясь о содержании, не зная языка и истории, не изучив биографии, - которая уникальна и заслуживает как минимум уважения, - просто слушать. Просто любить.
Пресса была ужасна. Всего два вменяемых превью - Анциферова в нашем FUZZE и Кваши в "Газете.Ру" (они хотя бы изучали источники), - и ни одного концертного отчета (кроме как в "Коммерсанте"), где бы о Тахе не отзывались либо с недоумением, либо с презрением. В заголовках присутствует только Ино, в текстах в основном он же. Все прочее, что там происходило, - не чудо, не открытие и не повод для переоценки ценностей, а лишь досадная помеха восприятию творчества Великого. В Москве Таха, наученный горьким питерским опытом, работал с еще большим упором на движение, на шоу, а в финале звал людей танцевать на сцену - как еще раскачать этих сонь, если не пробуждением им подобных?, - и все равно ни фига не добился, кроме нескольких гадких эпитетов и нелепых реплик об "отличной мистификации Ино" от соизволивших посетить мероприятие критиков. "Многие люди, не получив желаемого, убивают без жалости. И чужая смерть для них ничего не значит", - это сказано Тахой по другому поводу, но это так похоже… Никто ничего так и не понял.
Смешно, но нерусские поклонники Ино отзываются о недавнем парижском концерте (где, по сути, и произошел пресловутый камбэк) гораздо более адекватно: вот Ино, а вот Таха, они играют на равных, и вместе у них получается здорово. И называют по именам всех музыкантов группы, и для каждого находят одобрительное слово. И не путают, как какой-то наш умник, Хиллейджа с негром-басистом.
Оптимист Чепарухин надеялся, что с помощью Ино (под чье имя, в общем, и рассчитывал собрать зал) Таха найдет здесь поклонников, и в следующий раз приедет уже сам по себе, с сольником. Да не приедет он. Есть куча мест и стран, где его ждет и любит множество людей. На кой ляд ему, собравшему без всяких радиоротаций и телепоказов пятнадцатитысячный парижский стадион Берси на совершенно не рок-н-ролльный проект с Халедом и Фоделем (никаких европейских гуру), наша полуживая горстка снобов? Я могу утопически помечтать о том, как Ермен Анти со своим казахскоязычным БИЩАРА БАЛДАРОМ тоже собственными усилиями, без спонсоров и рекламы, соберет однажды "Олимпийский" - сравнение достаточно корректное в применении к реалиям, - шанс есть, Ермен здесь все-таки более свой, хотя такой же чурка и гастарбайтер, каким был и частично остается для Франции Таха. И Ермен еще молод. А если ты уже полжизни потратил на пробивание стен, борьбу с ночными кошмарами и дневными расистами, - стоит ли вторая половина того, чтобы тратить даже малый ее фрагмент на народ нелюбопытный и нелюбящий? На сорок седьмом году жизни (а я-то, весь вечер наблюдая Таху с расстояния максимум в полтора метра, так и не дала ему больше тридцати пяти!) есть занятия поинтересней.
Брайан Ино скоро увлечется творчеством какого-нибудь другого экзотического артиста и впишется в новый проект, - ну и пусть себе. Рашид Таха не заметит потери, останется собой, будет записывать альбомы и играть концерты. Я знаю, что сюда он не вернется, но почему-то не печалюсь. Почти. А когда становится совсем уж тошно, слушаю "Ala Jalkoum" - единственную балладу в известном мне его репертуаре, совершенно не аутентичную и даже чем-то напоминающую "In The Air Tonight" Фила Коллинза, очень красивую и пронзительно светлую. С ней хорошо жить. С ней можно вытерпеть грядущее лето без красивых мужчин. И осень. И зиму. И новую весну.
Екатерина Борисова
июнь 2005
Использованы фрагменты статей Марко Вермана ("The World"), Бялки Влодарчук ("RFI Musique"), Остина Скаггса ("Rolling Stone") и Сергея Чернова ("The St. Petersburg Times") в переводе автора
FIRE & ICE. Rachid Taha & Brian Eno in St. Petersburg (24.05.2005)Rachid Taha press archive
